Борис Гребенщиков в парижской студии RFI, 5 марта 2017 года

В воскресенье, 5 марта, Борис Гребенщиков сыграл несколько новых песен в студии RFI и рассказал о своем Париже, клятве не ходить на правый берег и любви ходить в Нотр-Дам по утру, совместном концерте с Сергеем Курехиным на площади Нации в 1991 году, знакомстве с Алексеем Хвостенко, лучшем коктейльном баре города, который все равно оказался на правом берегу, и неумении возвращаться.

RFI: Мы хотели посвятить этот эфир Парижу и Франции, поскольку мы — французская радиостанция, а вы часто здесь бываете и хорошо знаете этот город. Прежде чем спросить вас о Париже, я хотела бы процитировать одно ваше интервью, которое вы два года назад дали американскому изданию Newsweek. В этом интервью вы рассказывали, что первым городом, в который вы попали за пределами России, был Нью-Йорк, и вы говорили о том, что вы попали прямиком в центр мира и чувствовали себя подобно Алисе в стране чудес. Я знаю, что первый раз вы приехали в Париж в 1989 году. Вы помните, какие у вас были ощущения от этого города тогда, почти 30 лет назад?

Борис Гребенщиков: У меня были прекрасные ощущения. Первое, что я увидел, это была банда Hells Angels на каком-то крупном проспекте, и шофер мне долго рассказывал про то, как французские Hells Angels ведут себя по отношению к людям, которые неучтиво садятся на Harley-Davidson. И мне понравилось, мне показалось это вежливым.

Что еще вас поразило? Может быть, цвета, запахи?

Настоящий Париж начался у меня много-много позже, когда у меня все-таки хватило ума и совести дойти до Латинского квартала. Тут я солидарен с Хемингуэем, который, как известно, давал клятву с левого берега на правый никогда не ходить. Как только он попадал на правый берег, он сразу напивался.

Вы делаете так же, если попадаете на правый берег?

Я сразу напиваюсь. Мы с Хэмингуэем очень в этом солидарны, поэтому я стараюсь не ходить на тот берег.

Сейчас левый берег становится очень правильным, даже порой скучным.

Знаете, пока я где-то есть, правильным это место никогда не станет.

Если бы вы уезжали из Советского Союза в 80-е годы навсегда, мог бы Париж стать городом, который принял бы вас тогда?

Это вполне было бы возможно. Другое дело, что я не считаю этичным покидать страны, которые находятся в беде, потому что всегда нужны люди, которые находятся внутри, а не снаружи.

Но сейчас вы живете на несколько городов сразу, и Париж – один из них, или нет?

Нет, я живу в Петербурге. Другое дело, что я бываю дома 2-3 дня в месяц, потому что количество концертов, которые нужно и хочется сыграть, превосходит все допустимые нормы, поэтому и хочется быть дома, но это очень редко получается.

У вас действительно очень плотный концертный график, и ваш приезд в Париж без концерта — это только нам так повезло? Вы здесь отдыхаете?

Практически да. Я все время надеюсь, что у меня какая-нибудь песня напишется. В 1993-1994 году я как-то раз за неделю в Париже написал шесть песен. Такого безумия у меня не было никогда, и я всегда надеюсь, что, может быть, хоть чуть-чуть этой благодати вновь на меня снизойдет. Конечно, не очень снисходит, но блажен тот, кто верует.

То есть с тех пор каждый раз, когда вы приезжаете в Париж, для вас это место, где вы ждете вдохновения?

На самом деле нет. Мне хотелось бы этого ждать, но — как вы справедливо заметили, когда мы готовились к передаче — называть меня музыкантом бессмысленно, потому что я хочу разучиться быть музыкантом. Я хочу разучиться быть песенником, я хочу научиться быть просто человеком. Десятки лет занятия тем, чем я занимаюсь, меня привели к очень простой мудрости о том, что быть человеком значительно важнее, чем быть профессионалом.

А совмещать у вас не получается?

Я все время пытаюсь. Просто раньше мне хотелось научиться что-то делать, а когда я научился, мне хочется это разучиться делать, больше про это не думать.

Как проходит ваш отдых в Париже? В этот раз вы приехали не по работе, а ради удовольствия — чем каникулы в Париже отличаются от каникул в других городах, где вы часто бываете?

Каникулы заключаются в том, что я с утра до ночи занимаюсь приведением дел в порядок, то есть порядком песен в каком-то выпускаемом альбоме, договорами по поводу этих песен и написанием своей радиопередачи, которая уже практически 12 лет идет. Помимо этого, я выбегаю на улицу и хожу пешком, и в это время я продолжаю делать все то же самое.

Вы говорили о делах, которые вам приходится делать в Париже, когда вы сюда приезжаете. Я читала во многих ваших интервью о том, что вы очень любите парижские музеи, в частности музей Орсе.

Я сегодня туда не дошел только потому, что пошел такой дождь, что я бы уплыл.

То есть в промежутке между делами вам все-таки удается…

Я просто преувеличиваю — конечно, делами я не занимаюсь, просто они меня все время отвлекают от жизни. Но меня от жизни не так просто отвлечь.

Почему именно музей Орсе? Ведь в Париже столько музеев, и здесь столько всего происходит.

Там моя любимая живопись.

Импрессионисты?

Не только, но импрессионисты в частности. Просто я не могу отказать себе в счастье еще раз посмотреть на что-то, что я там люблю, и каждый раз поражаюсь заново: как же все-таки сильно я это люблю.

Вас не пугает, что выставки превращаются в блокбастеры, что это становится чем-то очень массовым? Или наоборот, это хорошо и прекрасно? Например, очереди, которые мы наблюдаем в России…

Очереди я не люблю. Более того, если есть очередь, я туда не хожу. Как-то все время получается, что у меня нет недостатка в культурной информации, поэтому, значит, я как-то ухитряюсь. Я просто думаю, что если меньше концептуализировать, а просто плыть по течению, которое Господь дал, то и приплывешь туда, куда надо. В этом смысле я очень полагаюсь на Дао.

Есть ли какие-то маленькие, тайные места в Париже, куда вы приходите и где вам хорошо?

Я очень люблю (церкви) начиная от Нотр-Дам-де-Пари и кончая Сен-Сюльпис, менее известными церквями. Мне там всегда очень хорошо. Когда я в церковь прихожу, чувствую себя еще более дома, чем даже на улице.

Заходите и остаетесь?

Ненадолго, но остаюсь.

Вы уже были в новой русской православной церкви в Париже, которую этой осенью открыли на набережной Бранли?

Я думаю, что я подожду лет 800 — пусть она приобретет патину. Я люблю старое.

Из старых церквей вы назвали Сен-Сюльпис…

Просто Сен-Сюльпис у меня за углом, поэтому мне все равно приходится туда ходить. Я в Нотр-Дам люблю ходить по утру.

То есть идеальный день в Париже — это сходить в Нотр-Дам с утра.

Часов в 8 утра – это будет отлично.

Как дальше будет проходить этот идеальный день?

Идеальный день именно состоит в том, что я не знаю, что будет дальше. Дальше меня будет нести по течению, и куда-нибудь меня принесет.

Когда вы приезжаете в Париж, или Лондон, или Нью-Йорк — я знаю, что вы любите эти города, для вас это важные города — насколько вы можете позволить себе не погружаться в местные политические дрязги и проблемы? Каждый их этих городов сегодня является средоточием крупных политических проблем. Даже сегодня в Париже два огромных митинга — один против Фийона, другой за Фийона. Вы можете полностью от этого отодвинуться?

Не надо отодвигаться, потому что там, где я ходил сегодня по улице, не было ни одного митинга в защиту или против неизвестного мне Фийона. Дай бог, чтобы я никогда ничего о нем не узнал, так же как я ничего не узнаю о политике Лондона или Нью-Йорка, потому что там, где я хожу, никакой политики не видно. Более того, я могу идти по Москве или Петербургу, и тоже не будет никакой политики.

Наоборот, я все время поражаюсь — когда открываешь Facebook, понимаешь, что просто идет война, и непонятно, как мы все еще живы. Но когда я выхожу на улицы — будь то Москва, или Петербург, или Киев — я вижу, что люди не осведомлены о том, что идет война. Они продолжают счастливо жить, разговаривать друг с другом, катать детей, заниматься какими-то разборками, читать книги. И тут начинаешь понимать, что, может быть, политизация современной жизни немного преувеличена теми людьми, в руках которых находятся вожжи, и им выгодно стегать, чтобы получать больше денег.

Возможно, она преувеличена в России, но во Франции, мне всегда казалось, политика во французах с молоком матери, и для меня это всегда было именно частью Франции, частью Парижа. Для вас общественно-политическая жизнь современной Франции не является частью вашего Парижа?

Нет. Начиная с 1989 года, как вы верно заметили, не единого проявления политического начала я во Франции не видел и, может быть, не увижу.

Париж для вас меняется, вы ощущаете, что он становится другим?

Нет, со времен римского императора, который строил на левом берегу лагеря, я так же, то есть мое отношение к Парижу не изменилось.

Вы не видите здесь перемен, которые бросались бы вам в глаза?

Уничтожают красивые старые здания, строят безобразные новые, но это часть всеобщего тренда. Это со временем пройдет, и новые ужасные здания рухнут, и вместо них построят что-нибудь более приличное. Просто нужно подождать немного.

Вы много времени проводите в Facebook?

Мне приходится туда залезать, потому что я заражен чудовищным фейсбуковским вирусом, то есть мне нужно все время с 3-4 телефонов непременно считывать информацию, чтобы быть в курсе. Я сам себя все время останавливаю, говорю: я же заболел, это психоз. И моя душа мне отвечает: да, психоз, ну-ка сейчас посмотрим, что написал вот этот… Приблизительно как великие русские врачи 19 века пробовали на себе — вколол себе этот вирус, позволил себя им заразить, а потом смотрю — смогу с ним справиться или нет.

Есть ли такие места на планете, где вам не нужны соцсети, Facebook? Если вы уезжаете в Индию, например, то вы там полностью отключаетесь от всего?

Нет, я же все равно подключен к сети. Потом, часто такое бывает, что кто-то пишет: срочно нужно решить вопрос с концертом в Тамбове. Ты вылезаешь из медитации и отвечаешь, а потом обратно.

То есть вы не можете позволить себе отключиться?

Могу, но этим я могу подвести людей. Или, по крайней мере, я тешу себя такой мыслью. Но это все часть проблемы. Проблема в том, что я заразил себя и смотрю, выживу я или нет, смогу ли я выработать антитела, чтобы справиться с iPhone.

И как проходит эксперимент?

Пока удачно, на равных. Победила дружба.

У вас в песнях иногда появляются французские словечки, выражения. У вас есть песня, которая называется «Максим-лесник». Там есть «святая гора Монмартр».

Она была написана по дороге к выпиванию вместе с этим самым Максимом-лесником, который по-вашему называется Maxime Le Forestier.

Вы с ним познакомились в Париже, но вы знали о нем еще (в СССР)?

Я чуть-чуть слышал про него.

И как происходило ваше выпивание?

Если бы я помнил, как оно происходило, в нем не было бы толку. Помню, что была масса теплых чувств по отношению друг к другу.

А «Гарсон №2»?

Был написан тогда же, но не по пути к Максиму, на следующий день. Я помню, что я сидел во всех кафе, которые были там вдоль бульваров, и писал. Это было прекрасное время.

У вас есть еще (в песне «Молитва и пост») встреча с Миком Джаггером, которая происходит во Франции.

Да, в Жуан-ле-Пен. Это все написано с натуры, это правда.

Вы с ним правда встретились в Жуан-ле-Пен?

Была свадьба у одного моего друга, и там не только Мик, там все были.

А в 91-м году вы сыграли на площади Нации концерт с Курехиным.

Вдруг мне позвонил капитан и сказал, что у нас есть возможность съездить в Париж сегодня-завтра и сыграть. Мы принципиально решили не договариваться о том, что будем играть, ничего не придумывать, а просто прийти и сделать все, что в голову придет. В общем, мы именно это и сделали — был редкостный бардак. Но удовольствие мы получили выше среднего, заодно еще познакомились с покойным великим Алешей Хвостенко и провели у него замечательное время. Так что я с самыми теплыми чувствами это вспоминаю.

Получается, вы познакомились с Хвостенко в 91-м году?

Мы после выступления у этих ворот поехали к Лешке в мастерскую, он тогда в какой-то фабрике «сквотировался».

Чем для вас этот сквот оказался тогда?

Там была масса фантастических приключений всю ночь. Мы гоняли на машине с единственным сиденьем — там сидел шофер и было навалено восемь человек, потому что в 4 часа утра кончилось все, что можно было пить. Все собрали денег и поехали куда-то, где ночью можно было купить чудовищное количество вина, и мы это сделали, причем с нарушением законов физики и законов общества. Я помню, что нас тормозили полицейские по дороге, выгрузили всех из машины, всех поставили с руками на капоте, но как только поняли, что это русские едут за вином, они с криком омерзения сказали: «Езжайте дальше, чтоб мы вас не видели!» Все было очень красиво.

Вам повезло, потому что вы не провели ночь во французском участке.

Да, мы провели ночь, продолжая выпивать вино у Леши в сквоте.

С Хвостенко вы потом встречались еще?

Где-то мы с ним пересекались все время. Я помню, что в Нью-Йорке мы с ним пересекались точно.

Про его сквот до сих пор по Парижу ходят легенды.

От себя могу сказать, что легенды правдивы. Это было удивительное место.

Для вас в Париже того времени это было одно из самых удивительных мест?

Я полностью потерял возможность сравнивать одно с другим. Когда со мной что-то происходит, я это не оцениваю, а принимаю, и все. Все было удивительно, и сейчас все удивительно.

И то, что сейчас происходит, для вас совершенно отдельная (история)…

Совершенно отдельная, и мне тоже страшно нравится — ровно так же.

Если выйти за пределы Парижа и поговорить о Франции, все, что связано с кельтами и кельтской музыкой — я знаю, что вы слушали Алана Стивелла. Это Бретань…

С этого я начал, да. У моих друзей, собственно, и дом в Бретани.

То есть вы часто бываете в Бретани?

Был несколько раз.

Юг — Жуан-ле-Пен — Бретань… Какая еще Франция вам близка?

Много чего есть – Монсегюр, Ренн-ле-Шато, о котором мне Роберт Плант рассказывал – он меня и навострил туда ехать.

Вы возвращаетесь туда?

Я не умею возвращаться. Даже если я приезжаю в место, где уже был, это будет уже новое место. Знаете, как говорят, в одну реку нельзя войти дважды. В один Париж нельзя прийти дважды, он все время будет разный.

Но вы больше любите Англию?

Честно говоря, я не понимаю, как можно сравнивать. Они ничем не похожи, они совершенно разные, поэтому я люблю и то, и то. Это очень экономит время и нервы. Если любить все, с чем сталкиваешься, жизнь становится удивительно насыщенной.

Сложно любить все, с чем сталкиваешься.

Нет, не сложно. Даже если хочется дать по голове тому, с чем сталкиваешься, это тоже часть любви, как мне кажется.

В чем они разные, Англия и Франция?

Во всем. Достаточно посмотреть «Летающий цирк Монти Пайтона», и все будет понятно. У них чудесные отношения друг к другу. Один раз я шел по Лондону, и мне на секунду был Господом дан дар видеть происхождение — генетическую структуру каждого человека. Это было в Ковент-Гардене, и я увидел, что приблизительно 60% людей, бродивших по Лондону в тот момент, имели очень глубокую французскую родословную. В конце концов Англия и Франция были не то чтобы родственниками, а находились в значительно более близких отношениях — англичане всегда были во Франции, французы — всегда были в Англии.

Но никогда друг друга не любили.

Да ничего… Я недавно прочел в том же самом проклятом Facebook чье-то наглое заявление о том, что какой ужас, русские цари могли не знать русского языка. Да посмотрите на Англию — у них половину истории были цари, которые не знали ни слова по-английски, и ничего, никто по этому поводу не мучился. Если мы нанимаем рабочего, чтобы он работал, мне не очень важно, чтобы он знал Пушкина наизусть. Если мы нанимаем царя, мне не очень важно, чтобы он говорил на моем языке — главное, чтобы он работу делал: его работа — править.

В Англии и Франции, когда вы приезжаете и даете концерты, — это в основном русскоязычная публика?

На сто процентов. Бывают, конечно, пожилые мужья молодых русских, но в основном русская.

Она как-то отличается от той публики, которую вы встречаете на концертах в России?

Это та же самая публика, просто они в какой-то момент изменили место жительства и с удовольствием вспоминают. «Борис Борисович, я помню ваш концерт в 91-м году, когда вы в Рязани выступали», — говорит мне какой-нибудь лорд. Русские люди везде русские.

Атмосфера на каждом концерте одинаковая — хоть в Лондоне, хоть в Париже, Киеве или Рязани?

Просто в разных городах люди научены по-разному реагировать на концерты. Если в Киеве это обычно просто фантастическая любовь, то в Лондоне это такое остолбенение — «о, я же заплатил за билет 200 фунтов, и вот я стою здесь, а все ли меня видят, что я стою на этом месте», или что-нибудь еще такое. Такая реакция тоже бывает. Люди чудные везде, просто они везде своеобразные, но они нигде не бывают хуже других. Они научены по-разному реагировать. В городе Самаре они тоже, как правило, вполне остолбеневшие и не очень реагируют. А в городе Томске, например, может быть врыв эмоций.

Вы в последнее время и в России, и в прошлом году в Париже играли на улице. Для вас эти уличные выступления — это форма свободы?

Нет, мне не нужна форма свободы. Я даже не уверен, что у свободы должна быть форма. Это естественное желание сделать что-нибудь человеческое. Когда становишься профессиональным музыкантом, ты делаешь то, что тебе положено — заботиться о том, чтобы получать деньги, например. Я страстно не люблю делать то, что положено, поэтому для меня игра бесплатных концертов — это форма выживания моей души. Это не отрицает ценности платных концертов, потому что я уважаю людей, которые заплатили деньги и пришли на наш концерт. Но играть бесплатно мне значительно веселее и приятней. Поэтому, когда у меня есть возможность даже не просто играть, а просто выйти на улицу там, где меня никто не ждет, от игры там моей душе тепло. Мне очень приятно, что «Аквариум» — это такая группа, где все этим занимаются с удовольствием.

Ваши музыканты всегда вас поддерживают?

Это не мои музыканты. Я в той же степени их музыкант. Это общность людей, которые по тем или иным причинам сейчас играют друг с другом, и им это нравится — как только человеку это начинает не нравиться, долго у нас не удерживается.

Возвращаясь к Франции и Парижу, я знаю, что вы сейчас приехали буквально на несколько дней.

Я здесь, в Париже, больше, чем бываю дома, в Петербурге. Дома четыре дня — я не могу позволить себе такую роскошь.

А в Москве?

В Москву я, как правило, прилетаю утром, быстро делаю все, что мне нужно, вечером играю концерт и либо ночью, либо утром рано улетаю куда-нибудь еще. В Москве не удается вообще быть.

То есть в Москве бываете только по концертным делам?

Только. У меня нет времени.

Вы любите Москву?

Обожаю Патриарший пруд и две-три улицы вокруг. А дальше я не хожу.

То есть у вас каждый город ограничен центром? А Париж — одним берегом?

Париж не ограничен. Я же так для красоты говорю — я все-таки бываю на правом берегу, потому что там есть Harry's New York Bar, где и был изобретен коктейль «Кровавая Мэри». Как же я могу туда не ходить?

Кстати, я слышала, что вы пишете книгу о коктейлях?

Я собираю информацию. Может быть, мои дети или внуки напишут книгу, потому что информации очень много — нужно выпить в каждом баре Земли, по крайней мере, один раз или несколько, чтобы проверить, не подвели ли меня мои воспоминания.

А вы сами готовите коктейли?

Нет. Я честно говорю — я не умею это делать, у меня нет таланта на это. Я лучше буду петь песни, а бартендер пусть мне готовит коктейль.

А почему тогда вам хочется написать книгу об этом?

Я подумал, что несправедливо, что нет такой книги, которую я хотел бы иметь. Вот попадаешь в какой-нибудь город, например, в Воронеж и не знаешь, куда вечером пойти после концерта или просто так. А так открываешь книгу и понимаешь, что в городе Воронеже есть бар такой-то, где есть коктейль «Три ночных пидараса» — как же можно не посетить такой бар? Вы думаете, я шучу? Нет, это правда. Я завел туда своих ирландцев, и они были так впечатлены, что мы едва оттуда ушли. И коктейль не такой уж плохой.

  Коктейльная карта воронежского бара, о котором рассказывает Борис Гребенщиков

 Сергей Дмитриев, Анна Строганова

Источник

  Юрий ШевчукФото: Сергей Николаев / ТАСС  

  Любое выступление «ДДТ» в Москве — событие, что называется, штучное. На сей раз в «Олимпийском» группа представит трехчасовую программу «История звука», сотканную из композиций разных десятилетий и эпох. В преддверии концерта «Лента.ру» поговорила с Юрием Шевчуком о молодости, U2 и Уфе.

«Лента.ру»: Сколько тебе потребовалось времени, чтобы определить, какие вещи нужны в нынешней программе?

Юрий Шевчук: Мы отыграли уже 21 концерт в туре и в этой динамике что-то вычеркиваем, что-то добавляем. Программа живая и сложная. У нас же сотни песен и выбрать те, без которых, на мой взгляд, сегодня не обойтись — трудно. Я сначала голову ломал: что сыграть? Идти простым путем, как поступают некоторые наши коллеги, и собрать свой the best не хотелось. Мне нужно некое сквозное действие, соединяющее все композиции, чтобы они были нанизаны на «шампур» нашего отношения к новейшей истории, к тем тридцати годам, которые мы пережили со времен Cоветского Союза. Сейчас программа сложилась, но ее развитие не закончилось. Продолжим вносить коррективы, уточнять смыслы в течение всего года.

Ты сейчас хочешь много разговаривать с залом между песнями?

Нет. Раньше был такой грех — говорил с публикой много и нудно. А сейчас совсем другое настроение. Ты ведь знаешь, я и интервью два года не давал. Чего попусту сотрясать атмосферу? Достаточно песнями выражать свое внутреннее состояние, ощущение времени, страны. Это гораздо интереснее и точнее. Поэтому я не имею никаких страниц в «инстаграме», не веду блогов, не болтаю в соцсетях по каждому поводу. Работая над песней, ты действительно серьезно изучаешь возникающие в тебе эмоции и стараешься выговориться максимально объективно по волнующей тебя теме.

Формируя «Историю звука», ты погрузился в собственное собрание сочинений. Нашел там темы, про которые сам себе сказал, что сегодня бы такое не написал?

Конечно! Допустим, наши ранние, ернические рок-н-ролльные куплеты, типа «Милиционер в рок-клубе». Сейчас бы так писать не стал. Ныне есть другие куплетисты (смеется). Или совсем иные вещи: «Предчувствие гражданской войны», «Пластун», «Правда на правду». Пожалуй, так уже не смогу. Пою их теперь и у самого мороз по коже. Ни фига себе, думаю, вот тот чувак, тот Юра, выдавал на-гора!

Да, отлично помню десятки выступлений «ДДТ» во второй половине 80-х — первой половине 90-х. По-моему, тогда был апофеоз твоего духа и страсти?

Я понимаю, что стал сегодня другим. Нет, принципы базовые не изменились, но энергетика…

Пассионарность ушла?

Нет, не ушла. Она обратилась во что-то иное. Пассионарность уходит, когда уж совсем все плохо (смеется). А я, наверное, подхожу к мироощущению, допустим, Коэна, Бродского, Гребенщикова. Не дал бог мне, конечно, такого таланта, как у них, но возможность понять напряги времени, разрешить свои внутренние противоречия, проблемы, обрести гармонию в меру своих сил — пытаюсь. 

  Юрий Шевчук на фестивале «Нашествие-2016»Фото: Илья Питалев / РИА Новости

 Сейчас делаются попытки как-то вновь выделить имя Александра Башлачева в русском роке. Издан его альбом-трибьют, проводятся вечера и фестивали, посвященные ему. И все равно, мне кажется, в башлачевскую поэзию проникают немногие, особенно в новом поколении...

Башлачев слишком сложен и утончен для широкого общественного резонанса. Согласись, и в те времена, при его жизни, он был этаким поэтом для поэтов. Нам, всей пишущей рок-н-ролльной братии, начиная с Кости Кинчева, Виктора Цоя и заканчивая мной, Саша как-то раздвигал пространства. Мы были в полном трансе от его взрывной поэтичности. Но Башлачева, по-моему, и нынешняя молодежь знает. Вот у нас в программе есть номер, где поминаются многие ушедшие российские рок-музыканты. Мы повторяем его во всех залах и молодые люди аплодируют каждому появляющемуся на экране человеку, тому же Башлачеву, Сереже Курехину, Янке Дягилевой…Так что их помнят и любят, это дорогого стоит.

Как ты, спустя уже достаточное количество лет, воспринимаешь свое выступление с Боно во время концерта U2 в Лужниках? Это значимый для тебя факт?

Отношусь к нему, как к приятному мгновению в моей жизни. Понимаешь, тогда главное для меня было даже не с Боно спеть, а побывать под сценой их шоу. Там пыхтел целый завод, трудилась сотня человек, десятки пультов, и я с восторгом наблюдал за технологией процесса, как эта машина U2 работает. Данное зрелище меня потрясло больше того, что происходило «на поверхности», то есть на сцене. Я многое для себя подсмотрел, увидел «кухню» и сердце U2. А сердце U2 — это не только Боно, но и те ребята, «кочегары», которые пашут в технической команде.

Любопытно. Ты ведь как раз часто «разрываешься» между двумя состояниями: вот этой «ютушной» глобальностью, монументальными программами, вроде «Черный пес — Петербург» или «Иначе» и таким камерным вариантом очкарика-барда с гитарой, спокойно сидящего на стуле у микрофона…Чего в тебе все-таки больше?

Не знаю. Такое сочетание контрастов, наверное, тоже неплохо. Но вообще во мне уже меньше пафоса этого рок-звездного, идиотского. Для меня важен процесс. Я вот сейчас совершенно не понимаю, каким получится наш предстоящий московский концерт и следующие выступления, но сам момент подготовки к ним, переезды сознания — это хорошо. Движуха — самое главное.

В нулевых и позже вы с группой активно искали новый для «ДДТ» саунд, использовали какие-то современные тенденции, подбирались к индастриалу. А сейчас, кажется, ваш звук сложился. В нем превалирует акустика и что-то от world music…

И инди есть немножко. Инди — великий стиль, он мне нравится, поскольку может воплотить в себе все. Такая свободная, хипповская музыка, которая напоминает мне 80-е — откуда мы выросли. Я сегодня люблю старые риффы вставлять в песни и так далее. За два минувших года я написал более двадцати новых вещей. Иногда пытаемся их исполнять, но ничего фактически не записано студийно. Мы сейчас как раз нащупываем для них адекватный, гармоничный саунд. Сижу в деревне, со своей компьютерной студией, бряцаю потихонечку на клавишах, на гитаре, советуюсь с ребятами, ищу. Надеюсь, в этом году мы начнем записывать новый альбом. Пора, что называется. Но нетерпения никакого нет. Время сильно ускоряется и иногда нужно давить на тормоза, не суетиться.

  Юрий Шевчук на благотворительном концерте в честь Дня города в УфеФото: Вадим Брайдов / РИА Новости

Представляешь себе трибьют «ДДТ»?

Как-то раз о нем подумал. Но что-то мне мешает обзвонить коллег-музыкантов и предложить: а сыграйте-ка вы наши песни. Чего их мучить…

А если продюсеры за тебя их обзвонят — не будешь против?

Не знаю, старик. Мне часто предлагают, то на корпоративе сыграть, то трибьют сделать. А меня чего-то как-то ломает (улыбается).

В твоем прошлом случались эпизоды, когда ты «ловил звездочку», как говорят спортсмены, и мог в какой-то ситуации сказать: «Да я же рок-звезда!»?

Бедная моя жена и мои близкие. Когда я себя веду не очень хорошо, они делают мне замечания. Пару раз я позволял себе нечто подобное брякнуть. В результате огребал от них по полной. Они мне говорят правду. И очень давно вылечили от этого синдрома (смеется).

В весенней части тура у «ДДТ» подряд следуют Нижний Новгород, Лондон, Уфа — контрасты, однако. Ты их чувствуешь?

Нет. Серьезно — нет. Везде надо сыграть, как в последний раз. Остальное вообще не волнует. Вот меня сейчас в разговорах опять иногда «пытают», условно говоря, я за «красных» или за «белых»? А я всегда за людей. Мы поем для всех, неважно, где эти люди живут, в Донецке, Киеве, Нижнем Новгороде, Лондоне — везде люди. Мне думается, эта позиция точная и рок-н-ролльная.

Земфира мне однажды сказала, что при любых раскладах в Уфу уже не вернется никогда. Ты можешь повторить ту же фразу?

Абсолютно нет. Земфира, наверное, в Уфе многое пережила еще в юности. Какие-то драмы, несправедливость… А для меня Уфа — теплейший, любимый город, где живут моя мама, сестра, много моих друзей. К сожалению, некоторых из них я уже потерял. Вот Рустэм Асанбаев недавно ушел — гитарист первого состава «ДДТ». Мы пытались его спасти, но болезнь победила. Такая потеря. Он знал все про всех в городе. Я приезжал в Уфу, Рустэм меня встречал и рассказывал последние новости. Кто из знакомых помер, кто женился, развелся, разбогател. Он был летописцем уфимских реалий, проводником…

Нет, Уфа в моем сердце. Мы даже готовим к выступлению специальные номера. Там как-то все проще, что ли... Вот уж в Уфе рок-звездой я точно никогда не был (улыбается). Слишком меня там хорошо знают.

  Юрий Шевчук на благотворительном концерте в честь Дня города в УфеФото: Олег Яровиков / «Коммерсантъ»

А осадка от далекого прошлого, когда тебя в 1984-м фактически изгнали из родного города, сейчас совсем не осталось?

Давно уже все в прошлом. Я ж не злопамятный, во всяком случае стараюсь таковым быть. Мне иногда напоминают о той ситуации. Слушаю. Ну да, было и было. Другие страдали больше.

За последние годы для тебя находились какие-то вещи, становившиеся, скажем так, новой психологической или смысловой платформой? Бывает, люди прочтут что-то или переживут некое событие и существенно меняют свои мысли, взгляды.

Сама жизнь дает нам сейчас такие поводы для размышлений, что какие уж там книги! Книги — просто попытка выхода из разговора с самим собой, способ посоветоваться с тем или иным автором по поводу происходящего. Перечитываешь «Темные аллеи» Бунина, что-то из Достоевского, или новые произведения Сорокина, Быкова, Водолазкина и сверяешь с ними свои чувства и мысли. Но интереснее всего читать философию. Она помогает тебе не потеряться в стремительно меняющемся мире. Европа меняется, и Россия, и все страны бывшего СССР. Но шока у меня никакого нет по этому поводу. Шок был в 2014 году. За несколько месяцев до известных событий, мы проехали с концертами фактически всю Украину: от Львова до Луганска. И везде мы буквально кричали, что политики ссорят нас, но мы не сдадимся, будем дружить и тому подобное. А вскоре все получилось иначе и это, конечно, сильно меня потрясло. Мы пытались сделать что-то для мира, а вроде как все оказалось напрасно. И меня придавил вопрос: искусство все-таки влияет на сознание людей, на политику, помогает любви или нет?

И как ты на него ответил?

Влияет, но косвенно. Действительно, когда грохочут пушки — музы молчат. Но все равно эти «музы» помогают выжить. Напоминают о человечности в какие-то абсолютно бесчеловечные времена, когда идет брат на брата.

За минувшие несколько лет у тебя распалось человеческое общение с кем-то из знакомых?

Два года были споры какие-то. А сейчас со многими своим оппонентами практически помирился. Потому что это важно. Нас и так страшно раздирают в разные стороны и негоже мне добавлять свою ложку ненависти ко злу и пропаганде войны со всех сторон. Нужно учиться нам всем слушать друг друга, в результате в мире полегче будет.

Беседовал Михаил Марголис 

Источник 
 

К.Ларина― 20 часов, 6 минут. Начинаем программу «2017». И сегодня в нашей студии – Юрий Шевчук. Юра, приветствуем, здравствуйте!

В.Дымарский― У нас сегодня музыкально-публицистическая программа.

К.Ларина― Да-да-да.

Ю.Шевчук― Я очень рад, да, хорошо.

В.Дымарский― Давно не слышали мы Шевчука. Сегодня мы услышим его в двух качествах. Во-первых, он будет отвечать на наши вопросы и на ваши.

Ю.Шевчук― На которые смогу.

В.Дымарский― Ну, понятно, да, на которые не сможете, не ответите.

К.Ларина― Если что, сразу говори: No comment – знаешь как?

В.Дымарский― А в конце мы вам обещаем новую песню Шевчука.

Ю.Шевчук― Да, вот она вчера пошла. Сегодня на «Наше радио» отдал. В общем пошла, да. Новая весенняя песня. Называется «Любовь не пропала», несмотря ни на что.

К.Ларина― Ну вот как бы муже сразу к финалу перешли, а мы только начинаем. Мы не представились, кто мы. Это Виталий Дымарский…

В.Дымарский― Это я.

К.Ларина― А это Ксения Ларина. Наталья Селиванова укутывает Шевчука в одеяло.

В.Дымарский― Потому что у нас концерт послезавтра. Чтобы не дай бог под этим кондиционером Шевчук не потерял голос.

Ю.Шевчук― Да ладно-ладно… Я вот так одену. Тут же нету трансляции онлайн?

В.Дымарский― Очень даже красиво. Такой террорист… Шевчук.

К.Ларина― Подозрительный вид, конечно. Дорогие друзья, напомню вам, что это прямой эфир. Телефон для sms: +7 (985) 970 45 45. Еще пришли вопросы на сайт, и мы, конечно, воспользуемся вашими подсказками.

Но, поскольку у нас красивая тема такая: «Есть ли силы у волшебной силы искусства?» — я бы такой вопрос задаю Юре, первый вопрос: вообще, место художника, место искусства сегодня – как мы его определяем? Может ли художник что-то изменить в сегодняшней жизни или никогда не было таких претензий? 

Ю.Шевчук: В 90-х на каждой второй российской заднице был флаг США, и все хотели в АмерикуQТвитнуть

В.Дымарский― В себе или в аудитории?

Ю.Шевчук― Ну, это двустороннее движение. И в себе, обязательно. С себя начинать надо, вообще. Место есть, конечно, может быть, не первое, в нашем обществе, но неплохое. Мы вот сейчас ездили по стране очень много. Я выбрал концерт – я вам говорил – как способ деятельности своей…

К.Ларина― Как способ высказывания.

Ю.Шевчук― Жизни, вообще. Мы очень много ездим, и люди приходят, слушают. И как-то, знаете, огромное спасение от какого-то одиночества и тоски.

К.Ларина― А это есть?

Ю.Шевчук― Есть, конечно, спасение, потому что, когда ты видишь людей, после концерта с ними общаешься, — настолько просто здорово… Вот сидеть на кухне одному – это ужасно в наши времена.

В.Дымарский― Юра, собственное одиночество или люди приходят спасаться от одиночества?

Ю.Шевчук― И люди приходят – и ты приходишь к людям. То есть вот это концерт. То есть это не монолог, это диалог, конечно. Идет обмен просто взглядами. Видишь много доброго народа, просто хорошего – так душа радуется. Это здорово просто!

К.Ларина― А там какие люди?

Ю.Шевчук― Абсолютно разные.

К.Ларина― Возраст какое: поколение… как наше или молодежь есть?

Ю.Шевчук― В партере молодежь пляшет. За всем этим действием наблюдают люди посерьезнее с трибун. Но иногда пляшет все, все клетки этого действия. И это очень здорово, я просто очень этому рад, и ребята наши.

Вот сейчас новая концертная программа. Она в общем, как бы новая и не новая… Я правильно… иду дальше?

К.Ларина― Конечно. Во-первых, мы сообщаем еще раз, что концерт в Москве будет 5-го числа.

Ю.Шевчук― Да, в Питере будет 11 марта в СКК. Программа для нас необычная, потому что мы значительное время не делали никаких дайджестов, каких-то сборников, как многие наши коллеги, «Лучшие хиты», «Для вас. Любимых» и так далее. А просто как-то время пришло, я как-то почувствовал… Сейчас много разговоров об истории. Тут вот Виталий Дымарский… И с этим связно очень много мифологии. Мифология просто сейчас заменяет нам почти всё. И я подумал, а почему бы не собрать программу о новейшей истории, вообще, России, страны нашей. Она у нас начинается с 80-го года и заканчивается нынешними временами.

К.Ларина― То есть история в песнях.

Ю.Шевчук― В песнях, да. Так вот рок-н-рольщик, парень с гитарой Юрка Шевчук…

В.Дымарский― Юра, музыкант. 

Ю.Шевчук: Вот политики ссорят нас, а мы не сдадимсяQТвитнуть

Ю.Шевчук― Да, музыкант. …И огромная страна просто. И каких-то 30 таких кирпичей, десятилетий, этой жизни, этой истории, о которой можно что-то там насочинять, но все-таки многие ее помнят, многие ее пережили, прожили, и таких людей много приходит на концерт, и вот об этом программа, да.

Первая часть у нас называется «80-е годы. Советский Союз». Это старые такие рок-н-роллы, милиционер в рок-клубе, мажоры – все вот это. Вот эти куплеты наши социальные. Это «Рожденный в СССР». Это Советский Союз, да. Я назвал 80-е как бы для себя временем ожиданий. Ожидание. Оно существовало тогда.

К.Ларина― В воздухе носилось.

Ю.Шевчук― Да, да. Я этих песен сто лет не играл, а тут их начал рассматривать летом, когда собирал программу. И я почувствовал, сколько в этом ожидания. Вот жажда светлого – что все изменится, страна станет просто замечательной и всё будет просто… ну, чуть ли не рай хрустальный. Но вторая часть, 90-е годы, конечно. И ожидание праздника – это, конечно, лучше самого праздника, согласитесь. Вот вспомним детство. Ожидание праздника – это же просто трепет перед Новым Годом или Рождеством.

К.Ларина – 90―е — это уже первые вопросы.

Ю.Шевчук – 90―е – это первый праздник, который мы так долго ждали… Что-то случилось, что-то не случилось.

К.Ларина― А Чечня?

Ю.Шевчук― Да, и Чечня, конечно. 90-й году у меня, конечно, в программе этой достаточно трагичен. Потому что разрыв общества колоссальный просто. И войны, и гражданская война… вот я пою там песню «Правда на правду» — я ее написал в 93-м году. И Чечня, и предчувствие гражданской войны… Вы знаете, я вот сейчас их начал петь – и у меня мороз по коже просто. Я бы, наверное, сейчас так не смог написать. Настолько тогда колотило… Я же приезжал в Останкино в 93-м году ночью, все это видел, все это происходило на моих глазах – и Чечня тоже и все остальное.

В общем, дальше третья часть – не буду вас утомлять – она выходит на «нулевые», на наши дни. И здесь я построил как бы осмысление прошедшего, может быть, в меру своих как бы сил, выбрал какие-то философские лиричные песни, которые о чем-то главном. Но третья часть у меня называется: «А что осталось?» 

Ю.Шевчук: Может быть, кто-то на курок не нажал, вспомнив песню «Не стреляй» на нынешней войне?QТвитнуть

К.Ларина― А что осталось?

В.Дымарский― Хочется спросить, а что осталось-то?

Ю.Шевчук― Любовь. Только любовь. И вот эта песня «Любовь не пропала», которую я вам сегодня принес, она одна из завершающих эту программу. Что, несмотря ни на что, любовь не пропала и она никогда не исчезнет.

В.Дымарский― А ожидания никакого нет?

К.Ларина― Сейчас?

В.Дымарский― Сейчас, да. Праздник ожидания.

К.Ларина― Ожидания конца.

Ю.Шевчук― Я хочу сказать, что если бы оно было, программа, наверное, была бы иной. Но, с другой стороны, конечно, будет продолжаться история и, надеюсь, группы ДДТ, и ваш покорный слуга немножко еще подышит.

К.Ларина― Это не финал программы. Как на коду выходит!

Ю.Шевчук― Нет, ну пока так, пока философия… заканчивается все там «Свободой», одной из новых песен. Песни выбирались по, как сказал бы Борис Борисович, по аутентичности тому или иному отрезку времени, может быть, даже это не хиты…

К.Ларина― Насколько они отражали то время.

Ю.Шевчук― Да, мое внутреннее чувство, вот этого парня с гитарой, музыканта.

К.Ларина― Ну, подождите, Юра. Все-таки это, скорее, взгляд из сегодня на то, что было вчера, или вы пытались каким-то образом все-таки смоделировать первые впечатления того времени?

М.Шевченко― Программа называется «История звука». Мы даже пытаемся песни 80-х играть в том стиле. Погружались в тот саунд даже: буги-вуги, ритм-энд-блюз, рок-н-ролл наш отечественный. Потом, постоянно мы работаем над звуком. 90-е – это больше лязга, металла, там индастриал. А нынешний день – у нас больше такого хиппового полуакустического инди, таких песен, потому что лирика и какие-то образы не терпят какой-то жесткой конструкции, а любят какую-то душевную гармонию какую-то.

В.Дымарский― Мне просто интересно. Вот Юра говорит о душевной гармонии о сегодняшней, да?

Ю.Шевчук― Да.

В.Дымарский― А она существует? То есть ничего не мешает этой душевной гармонии?

Ю.Шевчук― Конечно. Поиск. А как без нее-то?

В.Дымарский― А гармония с окружающим миром?

Ю.Шевчук― Есть проблемы, конечно. А у кого их нет? Да, гармония с окружающим миром… Программа меняется постоянно. Сейчас думал, что вот в Москве другое сыграть что-то, больше для Москвы. В Питере – что-то другое. В Уфе – другое. Город моей юности.

К.Ларина― То есть вы как-то корректируете, меняете.

Ю.Шевчук― Да. Я вот в январе посидел в деревеньке, в лесу. Ходил по лесу и думал: деревья… вот нет же демократических деревьев…

К.Ларина― Православных.

Ю.Шевчук― Православных, либеральных, консервативных – ничего нету! Просто вот, гармония. Ну, что это, не гармония? И озеро заснеженное. Мы с Серегой, с моим деревенским соседом, сходили на рыбалку, посидели на льду. Гармония. Этого не отнять, и нельзя про это забывать.

В.Дымарский― Юра, хорошо. С одной стороны, это, гармония и это невозможно отнять, но, с другой стороны, это не уход от того, что вокруг тебя творится?

Ю.Шевчук― Конечно, не уход. Но, с другой стороны, про это нельзя забывать, потому что иначе происходит крен и свал в какую-то просто яму бесконечную какого-то такого уже просто мрака и крови, и всего… Когда там находишься, ты думаешь: Ну, ты же музыкант, ты песни поешь, но чего еще зла прибавлять в этот мир, где зла так много…

К.Ларина― Юра, но сколько вы кричали: «Не стреляй! Не убивай! Не воруй…, не обманывай…» – ничего! Все воруют, стреляют, убивают, война продолжается и гражданская и не только гражданская…

Ю.Шевчук― Да. В 13-м году мы проехали по Украине, мы дали где-то больше 20 концертов. Мы начали, 13-й год практически весь были на Украине. 

К.Ларина – 13―й.

Ю.Шевчук― Да, 13-й, перед этими жестокими событиями. И мы начали, по-моему, со Львова, а закончили в Луганске. Мы сыграли больше 20 концертов, причем таких, часто стадионных, и в Донецке и в Киеве, и везде. И я уже об этом говорил, но повторюсь: Украина и Россия – браться и сестры. Вот политики ссорят нас, а мы не сдадимся. Все залы мне просто…аплодисменты и ура. Ну, это было так.

И когда в 14-м году я получил такие ожоги просто. Это было сравнимо, может быть, только с самым большим личным горем. Вы помните, мы там с БГ пытались что-то еще сделать, но это все не помогло ничему. И как-то я совершенно… даже подумывал слезть со сцены. Да, именно так, очень серьезно был поставлен вопрос. Я себя спросил именно так, как вы: Юра, ну и что «Не стреляй!»? – а вот что творится. Был у меня большой кризис, поэтому я и не выходил не в эфир, никуда, сидел у себя там в деревне. Писать начал об этом. У меня очень много песен написалось. Думаю, мы начнем работать над альбомом. Но произошло именно так.

В.Дымарский― Сейчас их не будешь пока петь?

Ю.Шевчук― Но какие-то поем, какие-то нет. Но это было очень серьезно, прямо… Да, это, конечно, продолжается, безусловно.

К.Ларина― Да сейчас уже такая драка страшная.

Ю.Шевчук― Да, когда пушки гремят, – вот эта старая банальная поговорка, — музы молчат.

В.Дымарский― Причем музы молчат с обеих сторон.

Ю.Шевчук― Да. И вспомните Хлебникова. Когда умирают люди, они поют песни. Какие-то фразы… много чтения было, много размышления. И песня все равно очень важна живому человеку в любых ситуациях. И кто из нас вами знает и откуда знаю я: может быть, кто-то на курок не нажал, вспомнив песню «Не стреляй» на нынешней войне? Может, насколько жизней было спасено все-таки. Никто же не знает.

К.Ларина― А вот, скажите, пожалуйста, Юра, все-таки ответственность существует у художника, который высказывается по этому поводу? Даже не по радио в интервью, а скорей всего, даже в песнях…

Ю.Шевчук― Огромная. Ответственность, как у врача. Я так считаю. Я это тоже понял: не навреди, прежде всего. Ответственность огромная, я ее чувствую, конечно.

К.Ларина― Я почему спросила – потому что невозможно эту тему не поднять. Большим резонансным событием, большим, обсуждаемым, спорным во многом стало решение писателя, художника, будем говорить так, в широком смысле этого слова, Захара Прилепина взять в руки оружие, повесить наган на бедро и стать комиссаром батальона. Это поступок, на который вы способны?

Ю.Шевчук – Я― нет. Захар или Евгений, что точнее…

К.Ларина― Женя.

Ю.Шевчук― Женя, да. Он человек военный все-таки. Я помню мы ездили во Владивосток. Там был юбилей «Новой газеты». Дима Муратов был, Дима Быков, Захар Прилепин и я. Мы вот просто загорали где-то там. Лежали все вместе, выпивали, говорили обо всем. И это было просто как-то светло… Это был год, наверное, 11-й, что ли. Совершенно другое было, все были другие абсолютно. Все дружили, водочку пили, разговаривали. Захар просто великие вещи очень образно говорил о творчестве Высоцкого или Гребенщикова, а сейчас он его ругает – и того и другого, насколько я знаю. То есть очень все как-то поменялось. Он сейчас смотрит на пишущую братию, на интеллигенцию сквозь фильтр войны, чего, на мой взгляд, нельзя делать. Не важно, каких человек политических убеждений, но все-таки как-то его лишать этого художественного…, того, что он сделал, нельзя все-таки. Как бы в приличном обществе это не принято. А Захара, конечно, где-то так его понесло, да… Как-то так все очень жестко у него. Но душа у него болит. Мне кажется, что он достаточно искренен в своих словах, несмотря ни на что. Я помню того Захара, да. Я не хочу ругаться в его сторону. Он выбирает свою судьбу Че Гевары, еще кого, Чапая, не знаю… Ну, поживем – увидим, что там дальше будет.

Я как-то, знаете, стараюсь ту или иную личность все-таки не припечатывать. Я могу осуждать действия человека, но называть его козлом вот так вот, мне не очень по себе. Не потому, что я трусить стал или еще что-то, а потому что мне это душевно и физически легче – просто не называть никого…

В.Дымарский― Просто человеку дать еще какие-то пути отступления.

Ю.Шевчук― Конечно. В этом есть, кстати, настоящее христианство, мне кажется.

К.Ларина― А у вас не было такого соблазна, когда вы были в Чечне, встать в строй рядом с ребятами, которых вы приехали поддержать?

Ю.Шевчук― Нет-нет. Я там вообще не брал в руки оружия. Мне один раз дали в руки гранату. Это в 95-м году. Там я с ребятками чуть было в окружение не попал. Ну, чтобы подорваться. Мне там популярно объяснили, что лучше это сделать, нежели сдаваться в плен. А так нет, нет, ничего.

К.Ларина― А там есть какой-то – я просто хочу понять – вот этот внутренний рубеж, который вы чувствуете? 

Ю.Шевчук: Мне там популярно объяснили, что лучше это сделать, нежели сдаваться в пленQТвитнуть

Ю.Шевчук― Я это чувствую абсолютно. Я сразу себе сказал: Никогда! Твое оружие – гитара. Как вот мы говорим о том парне с гитарой – и всё. Ну, и камера. Я там снимал много. Но нет, нет… У меня даже не было помысла никогда.

К.Ларина― А предлагали? Офицеры предлагали взять… пострелять.

Ю.Шевчук― Да нет… Ну, мне дарили… На войне-то что дарят – патроны какие-нибудь, пулеметы дарят – ну, то, что есть, что в избытке. Так подарили, еще что-то… Я шучу. И, кстати, в рюкзак насовали мне все это. И я прилетел в Москву, потом в Питер, посмотрел: у меня в рюкзаке столько! Ну, ладно, я об этом… Я в Неву все взял и высыпал, да.

К.Ларина― Вот смотрите, сегодня мы наблюдаем, что за эти два года произошло — это абсолютная милитаризация сознания нации.

Ю.Шевчук― Ну да.

К.Ларина― Это все выдается как патриотизм. Но какая здесь главная опасность, что происходит с человеком, с народом, если он заточен только на это?

Ю.Шевчук― Вообще, последнее время меня очень удручает черно-белое сознание: наши — не наши, ваши – эти, те… Вот я уже не мальчик, но я, чем дольше живу, тем больше вижу, как мир сложен, многообразен, как он великолепен, непредсказуем и сколько здесь полутонов. Есть великие художники, которые различают несколько сотен оттенков черного и белого, удивительные художники. Я их знаю. И вот это упрощение гражданского общества, упрощенка идет очень серьезно. Война – это уже следствие этой упрощенки сознания, вот этих переездов сознания. Я вот сейчас песню задумал «Переезды сознания» — эта фраза мне покоя не дает весь день. И вот эта упрощенка, она ведет, конечно, в тупик, безусловно.

Гражданское общество – это сложное общество, сложное. Мы в данным момент все упрощаем. Но это пойдет.

К.Ларина― Пройдет?

Ю.Шевчук― Пройдет, конечно.

К.Ларина― Судя по всему, такое коллективное бессознательное, которое управляемое. Значит, кто-то должен этот тумблер повернуть в другую сторону?

Ю.Шевчук― Я бы так сказал, что это социальная сейчас происходит коллективизация новая на этом этапе, именно социальная коллективизация сознания, да во главе с императором, да. Но мы же тоже это проходили, да. Выбирались же из этой ямы уже, и это тоже пройдет.

К.Ларина― А кто-то в эту яму падал. И таких миллионы людей.

Ю.Шевчук― Вы знаете, Ксения, когда эту программу репетировали, там песня есть «Я получил эту роль». Вот она завершает 80-е. Я как задумался. Хронику смотрел – то, что мы снимали. Сколько людей потеряли! Сколько умерло людей, не дождались ничего!

В.Дымарский― Давайте признаемся просто, что сейчас перед эфиром встречались сегодня в неофициальной обстановке с Григорием Алексеевичем Явлинским, в том числе, говорили о прошлом. Он назвал цифры – они посчитали там – 52 миллиона с 17-го по 53-й год погибло.

К.Ларина― Это войну еще не посчитали.

Ю.Шевчук― Да. Но я хочу сказать, что в 90-е тоже очень много. С одной стороны, да…

К.Ларина― А Афганистан.

Ю.Шевчук― Афганистан, да. Очень жалко. Никто не помнит этих людей, никто о них ничего не знает.

К.Ларина― Давайте прервемся на новости, потом продолжим.

НОВОСТИ

К.Ларина― Возвращаемся в программу «2017».

Ю.Шевчук― Можно я продолжу?..

К.Ларина― А можно я скажу, кто ты? Это Юрий Шевчук, мы не сказали. Виталий Дымарский, Ксения Ларина, Наталья Селиванова – вот мы здесь все. Пожалуйста, продолжайте ваши мысли Юрий Юлианович.

Ю.Шевчук― Насчет Навального и американских флагов.

В.Дымарский― То, что в новостях было…

Ю.Шевчук― А вот вспоминаем же — в 90-х годах на каждой второй российской заднице был американский флаг и все хотели в Америку… 

Ю.Шевчук: Я могу осуждать действия человека, но называть его козлом, мне не очень по себеQТвитнуть

К.Ларина― И никто их не рвал.

Ю.Шевчук― Да каждый второй. Тоже был крен такой. Сейчас просто крен в другую сторону. Как быстро все меняется, как летит…

В.Дымарский― Мне очень нравится эта фраза: «Никогда еще так плохо не жили, как при Обаме».

Ю.Шевчук― Хорошая да. Как времена меняются. Вот эта мне программа помогла как бы многое осмыслить для себя. Потому что, когда ты делаешь это, какое-то сквозное действие придумываешь, как говорят театральные…

К.Ларина― Такая драматургия.

Ю.Шевчук― Драматургия важна очень. Мне всегда голова покоя не дает.

К.Ларина― Подожди, а все-таки какие-то оценки произошли? Ты сейчас, когда перестраивал свою драматургию, вспоминал старые песни, по-новому их записывал, по-новому их проживал, — твое отношение к этим событиям изменилось за 30 лет?

Ю.Шевчук― Отношение, наверное, нет. Меня больше раздражает та форма выражения, которую я себе позволял – ну, такая неграмотная рифма какая-то…

В.Дымарский― Форма, не содержание.

Ю.Шевчук― Форма, форма. Я сейчас, конечно, по-другому мыслю и о музыке… Мне кажется, я просто даже больше аккордов выучил. Раньше там – три, четыре, пять… Ну, а содержание… какие-то есть вещи, но я бы не сказал, что особо отношение поменялось. Вообще, для нас главное – человек. Мне даже не важно, белый он или красный.

В.Дымарский― Человек – это звучит гордо.

Ю.Шевчук― Это, может быть, пафосно, но человек, человек.

К.Ларина― Вот вы говорите, по городам проехали сколько времени… Люди приходят на концерты. Вы все равно чувствуете, как меняется настроение у людей. Страна – это люди, как мы сделали простой вывод. Что, какие эмоции сейчас главные, по вашим ощущениям, у людей, которые сидят, вас слушают? Что это, по вашем ощущениям: подавленность, радость?..

Ю.Шевчук― Когда люди приходят на концерт, я внимательно наблюдаю. Просто какая-то масса одиночеств, подавленных именно бытом, этими зарплатами, кризисом…

В.Дымарский― Это по материальной части?

Ю.Шевчук― Не только. Даже не по себе становится иногда даже. Это так, да. Но потом ты начинаешь работать, что-то петь. И как-то на глазах часто все теплеет. И вот эти незнакомые мне люди, которые так озираются друг на друга…

К.Ларина― Я не один – вот главное. Человек понимает, что «я не один».

Ю.Шевчук― И они начинают обниматься и петь хором, и ты думаешь: ну, концерт получился! Когда зал поет хором… незнакомых людей: и молодежи и людей взрослых, зрелых.

В.Дымарский― Одиночество объединяет всех.

Ю.Шевчук― Да, это большой в этом очень кайф.

В.Дымарский― У меня вопрос. Я не мог как питерские… Мы, питерские – у нас свой разговор…

Ю.Шевчук― Питерцы. А вы где родились?

В.Дымарский – Я― во Львове.

Ю.Шевчук― Во Львове, во! Ну вот. А я родился на Колыме.

В.Дымарский― В нашем понимании это сейчас примерно одно и то же. Юра, все-таки про наш Питер. Все эти последние события. Исаакий. Какие-то бурные все время… Что с городом происходит? Я помню весь город – я еще тогда в Питере не жил – стал…

К.Ларина― Против газпромовской башни.

В.Дымарский― Хотя башня все равно стоит.

Ю.Шевчук― Но он стоит там уже. Там ему и место нормальное. Я тоже, кстати, ходил фактически на все митинги протеста по поводу этого.

В.Дымарский― Питер – такой город, который как бы сам за себя хочет постоять, может постоять.

Ю.Шевчук― Рубится, да.

В.Дымарский― А вот сейчас вроде тоже опять получается с Исаакием? Какая сейчас позиция по Исаакию?

Ю.Шевчук― Моя позиция, она, наверное, такая же, как у вас – что, наверное, это уже совсем лишнее для нашей православной церкви. У нее и так уже много собственности. Ну, куда? И главное в этом – то, что десятки музеев Санкт-Петербурга от Исаакия, от этих доходов туристов получают большие пожертвования и живут этим же. Это же миллионы рублей. И как это? 

Ю.Шевчук: Я приезжал в Останкино в 93 году ночью, все это видел, это происходило на моих глазахQТвитнуть

Я, конечно, против передачи. Вот пускай простят меня православные, но я против передачи именно церкви именно Исаакия, да, против. Я езжу по стране, Виталий. Столько храмов по стране разоренных! Ну, просто тысячи. Ты смотришь, они стоят вед так красиво: на взгорке, внизу село, река. Просто ничего не делается.

К.Ларина― То есть никто там не восстанавливает, они такие…

Ю.Шевчук― Где-то восстанавливают, но во многих просто деревнях ничего не делается.

К.Ларина― Лучше бы РПЦ этим занималось.

Ю.Шевчук― Конечно, конечно.

В.Дымарский― Собственно говоря, аргумент главный в том, что советская власть так обидела церковь, так обидела наше православие, что сейчас пора им воздать за те страдания, которые она испытала за 70 лет.

К.Ларина― Пусть они сначала скажут, как они с КГБ сотрудничали, пусть покажут все свои погоны и расскажут, покаются… Они не хотят этим заниматься.

Ю.Шевчук― Ксения, я знал разных. Я знал священников, Ксения, катакомбной церкви…

К.Ларина― Мы и сейчас знаем.

Ю.Шевчук― Которые просто никакую советскую власть не принимали на дух. Я знал одного – Бориса Развеева, он просидел в лагерях советских 6 лет за свои убеждения.

К.Ларина― Они своих мучеников даже не чтут по-настоящему они забывают своих героев…

Ю.Шевчук― Ну, не будем сейчас. У меня на груди крест. Я не хочу нападать.

К.Ларина― И у меня.

Ю.Шевчук― Вот всё, да. А вот то, что Исаакий – это, конечно, лишнее. Могут лопнуть ребята некоторые. Нет. Лишнее, лишнее. Я не хочу опять же грубых вещей говорить, но это лишнее, абсолютно лишнее. И горожане правы, правы.

К.Ларина― Тогда можно я про Питер спрошу?

Ю.Шевчук― Да, пожалуйста.

К.Ларина― Как так случилось, что в городе Санкт-Петербурге, по сути, остался один единственный борец, по-настоящему смелый человек, которые не боится говорить правду – это Александр Николаевич Сокуров? А где все люди?

Ю.Шевчук― Сокуров просто замечательный человек? Почему «где все»? Все на месте, нормально.

К.Ларина― Его уже по телевизору объявили врагом народа, вы знаете об этом? По федеральным каналам сказали, что он враг народа, национал-предатель, разрушитель.

В.Дымарский― Что его фильмы никто не понимает.

Ю.Шевчук― Сокуров из семьи военных. Какой он враг народа? Меня тоже в свое время называли. Но это идиотизм полный. Сокуров… мы с ним как-то об армии говорили — очень трепетно. Он же из семьи советских офицеров. Сокуров прожил свою юность по военным частям, если я не ошибаюсь, он очень трепетно относится ко всему этому. Не знаю. Но очень совестливый и замечательный человек. Люблю его очень по мужски, да.

В.Дымарский― Хочу просто сказать, как уже теперь питерский – конечно, не только Сокуров…

Ю.Шевчук― Много, много…

В.Дымарский― Есть депутаты даже в заксе, которые что-то отстаивают.

К.Ларина― И все равно такой поддержки… Его должны были поддержать…

Ю.Шевчук― Пиотровский какой замечательный у нас…

К.Ларина― Но, с другой стороны, ректоры ваши питерские, которые чуть ли там…

В.Дымарский― С ректорами сейчас будем разбираться. Я сейчас боюсь называть, но один ректор мне уже сказал, что он не подписывал это письмо, но его фамилия там фигурирует. Не хочу сейчас называть фамилии, но я буду с этим еще разбираться. 

Ю.Шевчук― Лихачева как нам не хватает в Питере. Дмитрий Сергеевич Лихачев. Я с ним встречался как-то – незабываемо. Я его спросил, кстати… Он ездил к Ельцину, пробивал канал «Культура». И после этого мы в Пушкине – там есть такая питерская, очень милая царско-сельская премия за вклад в искусство, литературная. Там Чулпан Хаматова, Галина Вишневская ее получала – ну, такие хорошие люди разные-преразные. И Дмитрия Сергеевича Лихачева там награждали. Я осмелился у него спросить: «А как вам Ельцин?» Он же там был, в Кремле, только приехал. Он так пожевал губами, говорит: «Могло быть и похуже». Классный ответ, да? Могло быть и хуже.

В.Дымарский― Вообще-то, для политика, по-моему, это комплимент.

Ю.Шевчук― От Лихачева – да, да.

К.Ларина― Давайте все-таки еще спрошу про одну вещь, не могу не спросить, поскольку у нас в гостях представитель творческой интеллигенции, про деятельность Министерства культуры.

Ю.Шевчук― Ой, спасибо за это высокое звание!

К.Ларина― Обратите внимание, что у нас сейчас последнее время, последние годы творческая интеллигенция занимается тем, что она борется с министром культуры. Скажите, пожалуйста, исход этой борьбы когда-нибудь мы увидим? Кто победит, на ваш взгляд?

Ю.Шевчук― Победит культура, я надеюсь.

К.Ларина― В чем, на ваш взгляд, главные разногласия: кто-то чего-то хочет…, кого-то прогнуть, порулить – что сделать?

Ю.Шевчук― Опять же, мне кажется, со стороны Министерства идет упрощенка эта, да. Отношение к культуре, вообще. Упрощенка, да.

К.Ларина― Как к служанке, да?

Ю.Шевчук― А это барышня очень сложного характера. Нервная такая – культура, ее величества. Она такое не терпит, конечно, отношение к себе грубовато-солдатского, да. В плохом смысле этого слова.

В.Дымарский― Могла бы уже эта барышня и привыкнуть. Столько лет…

Ю.Шевчук― Как привыкали барышни в 17-м году, да?

К.Ларина― Расслабиться?

Ю.Шевчук― Но нет. Видите вот, гены хорошие. У российской культуры гены хорошие очень, согласитесь. Прекрасные гены, прекрасные.

В.Дымарский― То есть ее насилуют…

Ю.Шевчук― Она получает удовольствие иногда.

К.Ларина― Тут же прямая зависимость существует материальная, как я понимаю. Но одно дело — вы, наверное, можете существовать без всяких…

Ю.Шевчук― Ни разу в жизни туда не обращался, даже не знаю, где оно находится – это министерство.

К.Ларина― А есть театры – ну, куда деваться? – музеи, библиотеки. Как без государственных денег? Мой вопрос: насколько справедливо утверждение министерства культуры, что «если мы платим – мы и заказываем; на свои деньги делайте что хотите, а если уж я плачу, извольте делать то, что я хочу». Насколько эта формула правдоподобна, нет ли в этом какой-то подмены ужасной? 

Ю.Шевчук: Сокуров из семьи военных. Какой он враг народа? Меня тоже в свое время называлиQТвитнуть

Ю.Шевчук― Так это же, в принципе, все бюджетники сейчас на этом крюке: государство вам платит зарплату – вы нас поддерживаете. В принципе, я говорю, упрощенка. Та же полиция, служба безопасности: мы вам платим деньги – вы нас поддерживаете. Какие-то заводы, которые принадлежат Российской Федерации – тоже поддерживайте и все. Учителя, интеллигенция… Ну, это понятно всё. Печально, конечно. Потому что, во-первых, ведь не несколько чиновников из своего кармана платят той же полиции, службам безопасности, армии, а платим мы все налогоплательщики. И тут, конечно, подмена идет печальная, если не трагичная. Трагичная, конечно. Министерство культуры в этом ряду, конечно, этих чиновников, да.

В.Дымарский― Слава богу, еще хоть, что не мешают иногда. Кому-то мешают…

К.Ларина― Как — не мешают?

В.Дымарский― Боюсь зарекаться.

Ю.Шевчук― Бывали там какие-то случаи, куда нас пытались местные начальники не пустить. Это так… Я об этом даже…

В.Дымарский― Это после встречи с Путиным?

Ю.Шевчук― Да, было, было там. На меня там…

К.Ларина― Наезд.

Ю.Шевчук― Да, кое-куда не пускали. Но я к этому отношусь иронично, нормально. И как бы… Но вот сейчас мы в Брянск едем. Я как раз помню на «Эхе» брянскому тому… как его зовут, я не помню – мэру, губернатору, — он просто запретил концерты ДДТ в Брянске – я написал ему письмо такое жесткое через вас. А сейчас я туда еду. А его сняли. Вот так, видите. Борьба идет, продолжается.

К.Ларина― Но вы бы сейчас рискнули на Украину поехать?

Ю.Шевчук― Да, я поеду, конечно. Но, может быть, не завтра. Но ехать нужно обязательно, потому что мы поем для человека. Ну вот не должно быть архиважно, где человек живет – в Киеве, в Москве, или в Туле, или в Брянске. Петь для людей, не добавлять зла в эту ситуацию, безусловно. Без какой-то такой политики, безусловно, но пет людям… Сколько мне оттуда звонят, вы не представляете – зовут.

К.Ларина― Конечно.

В.Дымарский― Из разных частей.

Ю.Шевчук― Да, оттуда и отсюда, слева или справа, отовсюду звонят.

К.Ларина― С какого «слева и справа».

В.Дымарский― Вот два года назад Макаревич там спел.

К.Ларина― Нет, сейчас.

В.Дымарский― Андрей спел Макаревич.

К.Ларина― Не только два года. И в прошлом году, по-моему, они там были.

В.Дымарский― И после этого начали: там не пустили, здесь не пустили…

К.Ларина― Но это прошло уже время. А сейчас? Справа и слева – кто звонит. ЛНР и ДНР тоже звонит?

Ю.Шевчук― Оттуда тоже приглашали меня, да.

К.Ларина― И чего, вы готовы туда и сюда поехать?

Ю.Шевчук― Я вот об этом думаю. Я бы, вообще, на границе сделал концерт мира как в Чечне. Я об этом говорил где-то. Чтобы вот Минские договоренности как-то… Их поддержать как-то эти договоренности. Замочить такой концерт мира… Но я сейчас понимаю, что далеко не все готовы. В Чечне, кстати, в 96-м году мы сделали этот концерт, когда подписывали договор…

К.Ларина― Чечня – это территория Российской Федерации, это была наша страна. А тут-то…

Ю.Шевчук― Тут другое. Я вот об этом и думаю, что это мало реально сейчас, к сожалению. Простые люди— вот, кого жаль. Страдают от этой войны ужасно просто. Но есть какие-то у нас и с той и с другой стороны наркоманы войны какие-то, для кого война – мать родна.

К.Ларина― В том числе, и ваши коллеги.

Ю.Шевчук― Да. Есть, конечно, я знаю.

К.Ларина― Это опять к вопросу об ответственности.

Ю.Шевчук― Да, да. Есть.

К.Ларина― А наша песня-то не про войну. Финальная.

Ю.Шевчук― «Любовь не пропала» или, как пели Битлы, «любовь не умрет». Любовь нельзя купить… Я хотел бы обратиться к аудитории «Эхо Москвы». Ребята, хорошей весны всем! Будем стараться быть людьми. Это очень важно для всех нас, мне кажется. Поменьше ругайтесь, побольше слушайте друг друга. Вот в блогах на «Эхо» читаешь — там такая идет «гражданка». К сожалению, никто ничего не может никому доказать. Надо учиться нам слышать друг друга, просто слышать. Тогда все будет очень клево.

В.Дымарский― «Любовь не пропала».

Ю.Шевчук― «Любовь не пропала».

Источник

echo.msk.ru/programs/personalnovash/1936698-echo/

meduza.io/quiz/metallica-ili-rhcp?share=10&utm_source=facebook.com&utm_medium=share_result&utm_campaign=kartinka

  Юрий Шевчук и его жена Эльмира Бикбова, 1980-е годы  

Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из эфира Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

Юрий Шевчук об американцах и соотечественниках, о записи альбома в США, об организации рок-фестиваля, о поездке в Чечню, и о том, что такое любовь. Впервые в эфире 31 декабря 1996.

Марина Тимашева: Этот год знаменитая российская рок-группа "ДДТ" провела необычайно активно. Год начался с записи в американской студии "Long View Farm" нового альбома, и на заглавную его песню позже, в Москве, режиссер Сергей Дебижев сделал видеоклип. А группа "ДДТ" тем временем готовилась к проведению фестиваля-марафона в Петербурге на стадионе "Петровский". Старожилы рок-н-ролла представляли молодые команды весной 1996 года. Дважды Юрий Шевчук побывал в Чечне. Первый поехал сам с гитарой, играл для солдат федеральных войск, во второй, уже с музыкантами, дал несколько концертов в Грозном, в Ханкале и в Северном. Съездили в Таджикистан, играли для горожан и пограничников. И в течение всего года большой концертный тур по Волге, Уралу и Сибири - более 50 выступлений с программой "от и до". Тур закончился 10 декабря в Таллинне, и в конце декабря вышел долгожданный новый альбом "ДДТ" "Любовь".

  Скажи мне, альбом который ты записал и который только что вышел, он называется замечательным словом "Любовь". Песен о любви на этом альбоме, по сути дела, нет, если это понимать как любовь мальчика к девочке или юноши к девушке. Значит, под словом "любовь", ты, Юрий Шевчук, в 1996 году подразумевал нечто иное или нечто большее.

Юрий Шевчук: Любовь как все сущее, то есть более широкое понимание этого слова, главного слова, затертого, конечно, как слово "рок-н-ролл", заезженного уже в наше время, но она есть, просто любовь. И мы движемся, как мне кажется, сейчас к пониманию. Может быть, не совсем полному, конечно, потому что понять бога невозможно, увидеть, но можно его почувствовать.

Марина Тимашева: Юра, а почему на самом компакт-диске, не на его обложечке, а на самом компакт-диске, изображено два человеческих скелета?

Юрий Шевчук: Это я придумал вместе с Вовой Дворником, и эти два скелета мне напоминают Шекспира. И именно вот эту любовь вечную… Потому что там один скелет – мужской, а другой - женский. И мы взяли реальную фотографию, этим скелетам пять тысяч лет, и они лежат (надеюсь, до сих пор) обнявшись. Это очень важный символ.

Марина Тимашева: Странно, но я тоже подумала, что это имеет отношение к Ромео и Джульетте, и теме мировой литературы о том, что люди смертны, бессмертна их любовь. Ты был на войне, ты за родину бился, правда, перефразируя, на родной стороне. После войны, после крови, после ужаса, альбом называется "Любовь". Это сознательное, намеренное, ты с чем-то в себе боролся?

Юрий Шевчук: Я был в Чечне в 1995, в январе, и видел там все своими глазами. Естественно, вернулся сюда, снаружи – живое, а, может быть, внутри с синдромом послевоенным, и крыша у меня съехала. Потом пришел в себя и, ты знаешь, честно абсолютно, не хотелось петь ни про смерть, ни про трупы, ни про кровь. Я понял такую вещь, как очищение огнем. И мне захотелось страшно, даже не осознавая, а на подсознательном уровне, какой-то чистоты. И у меня других песен просто не написалось.

Марина Тимашева: Юра, а что ты для себя считаешь послевоенным синдромом?

Юрий Шевчук: Один хороший человек, фронтовик, Коля, который после войны стал звонарем в Троице-Сергиевой Лавре… Интересно – лейтенант, боевой офицер… Он сказал очень хорошую вещь: "Здесь, на гражданке, любая полуправда - это маленькая правда, а на войне любая полуправда - это большая ложь".

  И когда приезжаешь сюда и сталкиваешься с этой бесконечной полуправдой, то жить не очень охота, на самом деле, потому что это все воспринимаешь как большую ложь. Вот в этом и состоит суть "афганского синдрома", "чеченского синдрома" сейчас, "вьетнамского синдрома", любого военного похмелья такого.

Марина Тимашева: Юра, ты очень любишь Льва Толстого, а в песне "Мир и война" ты сознательно переставил два эти слова?

Юрий Шевчук: Первое что я сделал, придя в себя после первой моей поездки, скажем так, бухгалтерским языком, "в горячую точку" - перечел две книги, в особенности, главу романа "Война и мир" Толстого, где он пишет о том, как вообще война начинается, и главу "Великий инквизитор" Достоевского. Почему-то мне не то что захотелось прочесть и перечесть эти две книги, а какое-то знание, когда я их читал, оно мне напомнило как раз об этом, что ребята как раз об этом думали в свои времена, рабочие, и достаточно неплохо знали предмет, со всей страстью и с чувством, свойственным им, пытались понять это.

Марина Тимашева: А какой персонаж в "Войне и мире" тебе ближе других?

Положим, есть Андрей Болконский, есть Пьер Безухов, есть Платон Каратаев…

Юрий Шевчук: Я, наверное, был Пьером Безуховым, но встречался и знаком с Андреями и Платонами тоже - прекрасные люди.

Марина Тимашева: Я видела, когда ты привез видеофильм из первой поездки по Чечне – окна, которые заложены книгами. Что это было? Зачем?

Юрий Шевчук: Да, такой кадр символичный. Это была библиотека. Там были большие бои, и бойницы были выстроены из корешков книг – пулеметные гнезда, и так далее. Я снял этот кадр. Он, по-моему, метафоричен.

Марина Тимашева: Ты запомнил, какие книги лежали на том окне?

Юрий Шевчук: Да, запомнил. Это были собрания сочинений Ленина, Карла Маркса. Все такие красные, кровавые обложки. На самом деле бойцы говорили, что именно эти полные собрания сочинений Маркса и Энгельса пулями не пробиваются.

Марина Тимашева: История с твоей поездкой в Таджикистан. Ноль на столбике, ты стоишь под этим столбиком смешным, сзади - непонятно что, пустота абсолютная и какая-то огромная дорога. Но, я думаю, что песню "Я-Дорога" ты написал раньше. А когда ты стоял у этого столбика и смотрел на эту бесконечную дорогу, у тебя своя собственная песня пелась?

Юрий Шевчук в Таджикистане. Август 1996. Фото Алексея Даничева любезно предоставлено Владимиром Гуреевым

Юрий Шевчук: Да, как бы мы ее вспомнили там. Я ее пел как раз там пограничникам.

(Песня)

Эта песня была написана в самой Америке. Наша студия, где мы работали, находилась в лесу, среди полей, гор, там коровки пасутся. В принципе, та же Россия. В 20 милях от нашего места была дача Бродского, такой север Америки. И как-то написалась там эта песня "Я-Дорога". Потому что, действительно, мы есть путь, мы есть одновременно и полотно этой дороги, и колеса, движущиеся по ней. И как-то все сложилось в эту песню.

Марина Тимашева: Юра, какие у тебя впечатления об Америке? Что особенно запомнилось там?

Юрий Шевчук: Прежде всего милые, чудесные люди, которые живут в глубинке, где мы и жили. Фермер Джон, повариха Анна… Великие люди, которых я учил делать пельмени. Прекрасные люди, божьи люди, живущие в гармонии с миром, с собой, с богом, с этим небом, которое совершенно другое в Америке. Поездив этот год, я с удивлением для себя обнаружил, что небо разное, на самом деле, это не такая оболочка, а смесь кислорода, водорода и так далее. В Нью-Йорке, допустим, мне было жалко его жителей, потому что я чувствовал, что эта Вавилонская башня когда-то рухнет.

 
 Мне просто жалко было этих людей, спешащих, жующих, бьющихся за жизнь, и так далее. В Таджикистане я как бы находился в банке времени, я был там, на Памире, и такое ощущение, что плюс-минус тысяча, две тысячи лет ничего не значат, оно как бы там хранилище времени, эпох, там ничего не меняется. Отсюда и энергетика этих мест, потому что вот это время, оно не застывшее, но хранящееся, какие-то чудаки его хранят в этих горах. И вот когда я вошел туда, я увидел потрясающие вещи, как бы был в яме коллапса или в какой-то ее части. Очень интересно, масса впечатлений было в этом году. И на Памире я видел, что это время не растрачено, что у нас есть большой багаж не только угля и нефти, да и времени тоже, для того, чтобы все-таки сделать Россию Россией, тем, что она есть. А Америка - это время, разбросанное в этих Джонах и Аннах.

(Песня)

Марина Тимашева: Что-то все-таки там есть такое, чего невозможно обеспечить здесь для записи альбома?

Юрий Шевчук: Да очень много! Там есть школа звукорежиссуры. Мы все-таки самоучки все. Мы поехали туда на курсы повышения квалификации. Мы изучали, как работают люди, мы изучали эти школы, системы записи, и успешно сейчас это претворяем на своей студии. У нас большие проблемы с тембрами. То есть с самим формированием звука. Это у нас не то, чтобы несовершенное… Конечно, это можно назвать своим саундом, но, с другой стороны, если от него уши вянут, то можно поучиться и у своих коллег. Вот мы больше этим занимались.

Марина Тимашева: А звукорежиссеры там, они когда слушали, как вы играете, как вы поете, они не пугались?

Юрий Шевчук: Нет, они были просто рады. Вот Джесси, наш звукорежиссер… Я не знаю, как там ямы роют и дома строят, я не общался с этими людьми, хотя с некоторыми, конечно, и общался. Но Джесси, у них очень четко поставленная система труда. У нас этого нет. У нас этот мистицизм… Это наше туманное мироощущение есть и в труде, потому что наш звукорежиссер любой после четырех часов работы на студии начинает ныть: я домой хочу к маме или ребенок болеет… Или начинает выпивать в туалете. В общем, работать он уже не может. Джесси работал с нами каждый день по пятнадцать часов и ни разу не вякнул. И когда мы приехали туда, мы спросили Джесси: "Как мы будем работать?" Он сказал: "Сколько вас приехало?" "Шесть". "Я буду седьмой член вашей группы". И все. Это было здорово.

И когда ты работаешь на какой-то студии, то, конечно, ты пытаешься максимально успеть за короткий срок. Потому что там оплата была не часовая, как у нас, а дневная – в день столько-то. Каждый день тысячу долларов, допустим. И сначала страшно нервничали, потому что мы стали считать: вот сто долларов прошло, еще сто… А потом мы вообще не могли дня три ничего записать, мы просто считали, мы нервничали, брали гитары, они у нас почему-то не настраивались. Я говорю: "Андрей, быстрей настраивай гитару, уже 50 центов!" Андрей, конечно, полностью лишался слуха, голоса, чувства ритма. А на третий день мы крякнули и сказали: "Давай прекратим считать, будем работать". И, слава богу, бухгалтеров этих мы выжали из себя и записали. Дело дошло даже до того, что нам предложили большие гастроли по США в следующем году, осенью. Был такой случай. Приехали местные ребята, американцы, в городе Бостоне они по интернету сделали запрос: кто хочет прийти на группу "ДДТ", кто купит билет? За два часа где-то мы остановились уже, больше не считали – три тысячи заявок было.

Марина Тимашева: Юра, питерский фестиваль. Что, тебе больше всех надо? Что ты устроил? 11 часов, 33 группы, где-то ты сам деньги, видимо, искал, потому что кто же еще их будет искать? Зачем ты это сделал?

Юрий Шевчук: А круг замкнулся, настало время подведения итогов каких-то. Что, вообще, наш рок-н-ролл? Как он? Зачем? Почему? Идет переоценка какая-то сильнейшая. Время разламывает нас, ставит по разные стороны добра и зла, очень интересное время для нас сейчас, время переосмысления. Рок-фестивали стали опять необходимы. Эти фестивали важны для публики – показать, что не все еще умерло в нашей стране и в этой форме искусства, а с другой стороны, молодым музыкантам посмотреть на самих себя как бы со стороны. Одно дело когда ты играешь перед двадцатью своими друзьями, а другое дело когда тебя приходит послушать таксист дядя Лева со своей тетей Клавой, и понять что же ты хочешь ему сказать, его сыну, внукам, и так далее, как ты видишь мир, что вообще новая Россия, о чем она думает и о чем она поет.

Марина Тимашева: А о чем она поет?

Юрий Шевчук: Отличные музыканты пришли в рок-н-ролл, многие играют лучше нас. Но со словом, конечно, беда. Все-таки эти три темы, которые они пели в подвалах… Первая тема - про траву, вторая - про ментов, а третья - про пиво, допустим. Этого мало.

Марина Тимашева: Юра, а в городе Питере поменялся мэр. Что-то изменилось в городе, есть какие-то ощущения перемен?

Юрий Шевчук: Пока сложно сказать, но за дороги он взялся - пример Лужкова. Но пока, слава богу, этих чудовищных памятников не ставит.

Марина Тимашева: Ты имеешь в виду Церетели?

Юрий Шевчук: Да. Как Лужков. Дай бог ему взять у Лужкова только хорошее.

Марина Тимашева: А вот все ругают Церетели. Чем он тебя так потряс?

Юрий Шевчук: Памятник Петру Первому меня не то что потряс, я впервые в жизни увидел… Ильф и Петров. Даже не ожидаешь, что в бронзе отольется их сюжет бессмертного произведения, где Остап Бендер, обрисовав Кису Воробьянинова - вот сеятель. Вот такие сеятели, Лужков с Церетели, поставили в Москве… Очень смешно, какая-то пластилиновая ворона. Я бы сказал, что чудовищно, я, честно говоря, этого не ожидал. И, кстати, как много говорит это о времени, о властьимущих, об этих наших фараонах типа Лужкова, царях, царьках, бывших директорах плодоовощных баз, которые настолько уже люди самостоятельные, и серьезно занимаются строительством новой России, что и в культуру уже, как купцы со всеми своими золотыми печатками, перстнями… С одной стороны, Храм Христа Спасителя - чудо, с другой стороны - такой Диснейленд, стоимостью не знаю сколько миллиардов.

(Песня)

  Митинг "За честные выборы" на Болотной площади в Москве. 2012. Слева направо: Борис Немцов, Григорий Явлинский, Юрий Шевчук

Марина Тимашева: Юра, вышел еще один альбом "Странные скачки", где ты и люди тебе близкие, очевидно, поют песни Владимира Высоцкого. Почему, во-первых, пал выбор именно на Владимира Высоцкого, во-вторых, как подобралась эта компания людей? То есть много ли ты выбрасывал или ты принимал всех желающих в этот проект? И, вообще, с чем связана эта распространившаяся тенденция, что ли, исполнять старые, чужие песни?

Юрий Шевчук: Вот неправильно вопрос поставлен, Марина, потому что здесь это не модная штука на самом деле, и никто об этом даже не то, чтобы не думал, а просто и слов не осталось. На самом деле Высоцкий особняком стоит, и редко рука на него поднимается и в России, и в мире, и есть устойчивое мнение, что эти песни вообще нельзя петь, потому что его песни - это не просто песни, там и его личность, и его голос, и его судьба. С другой стороны, его песни петь необходимо, и не то что необходимо, а их хочется петь. И когда эта идея созрела, благодаря одному человеку, живущему здесь, в Москве, кстати… И вот он просто категорически нам запретил говорить его имя, но он оплатил всю работу на студиях музыкантам. Очень хороший человек. Он просто сказал: "Ребята, сделайте". Помог нам очень сильно. Ты не представляешь, когда мы эту идею рассказали Косте, Славе, Диме, Шахрину, всем, кто там работал, с каким воодушевлением все просто… У каждого оказалась своя любимая песня Семеныча с детства. Я ведь сам тоже Семеныча услышал в первый раз не от него, а от мужиков во дворе, которые распивали портвейн и пели его песни. И эти песни были как откровение для нас, для пацанов сопливых, в этом южном дворе, просто откровение. Они совершенно не вязались с этой бездушной официальной эстрадой, льющейся из всех радиоприемников. Это было открытие просто, был живой язык, живое чувство, душа. Эти дядьки во дворе, они пели его с большой любовью. Мы постарались так же спеть. И другое, чтобы молодежи, пацанам взрослеющим, выдавливающим прыщи сейчас, чтобы они все-таки не только группу "На-На" слушали, а все-таки Семеныча, которого мы очень любим, и мы поделились этой любовью с нынешним, приходящим нам на смену, поколением.

(Песня)

Марина Тимашева: Много ты хороших людей в этом году встретил на своем пути?

Юрий Шевчук: Больше, чем плохих. Самое главное классное ощущение: в стране, несмотря на всю эту ложь и полуправду, зреет какая-то… Вот народ - это бог, вот этот бог в народе, какая-то чистота зреет в людях, какое-то внутреннее неприятие, и вот без пулеметов как раз, а именно что-то такое зреет. Может быть, я это идеализирую, но у меня такое ощущение есть большое, настолько люди устали, но, с другой стороны, и какой-то свет пошел в этой безысходке, сквозь эти щели старого сарая России, чердака пыльного. Руку протянул и заиграла эта пыль в этом солнечном зайчике. Есть это ощущение, классное очень, я его берегу в себе, хочу об этом песню написать. Какая будет наша новая музыка интересно мне. Мы сейчас все закончили, разбираем последнюю суету, вытряхиваем из своих чердаков, стен и потолков, книжных полок. Вот сейчас поеду в деревню, и мне интересно просто, что Господь на этот раз подарит.

Марина Тимашева: Какого подарка ты ждешь?

Юрий Шевчук: Большого, хорошего.

Марина Тимашева: Это должна быть песня, музыка?

Юрий Шевчук: Не знаю. Конечно же, новая программа. Но какая она будет - никто не знает, и я сам. И это здорово. Ощущение есть наполненности какой-то: а вот что будет, какие будут песни, какая музыка? Настолько рад этому ощущению всегда! Это классно!

Марина Тимашева: Юра, а какое у тебя чувство? К чему-то идет - доброму или…?

Юрий Шевчук: Ну, милая моя, мы перестали петь даже эту песню, сделали собрание в группе, и решили больше никогда не петь песню "Предчувствие гражданской войны", потому что на самом деле страшная песня. Какое чувство? Мы же с тобой не в передаче "Третий глаз". Можно что угодно сказать, что, господа, граждане России и мира, завтра будет все хорошо или, наоборот, завтра будет цунами высотой в два километра. Чушь все. Главное нам всем на своем участке фронта делать свое дело, как ты его понимаешь, и просить высшую силу, как ты ее поднимешь, чтобы не бросать тебя в этих поисках на этом пути, давать тебе не только добрые вещи, но и плохие испытания, потому что это очень важно, потому что именно на испытаниях мы растем, становимся печальными и приближаемся к истине.

Я знаю одно: что человек будет жить очень долго, и очень долго мучиться еще в поисках гармонии с самим собой. Главное - в нас самих, главные пулеметы зарыты в нас, и добро тоже. И третье - это свобода выбора между тем и этим, между стволом и цветком. Свобода выбора - это пуповина такая бытия нашего. Каждый миллиметр, каждую секундочку мы выбираем, зная это или не зная, между добром и злом, и мы верим в то, что добро победит именно на земле, и что князь мира сего, который сейчас царствует на поверхности земли, он, конечно, осужден, и когда-нибудь мы его похороним.

(Песня)

Источник

znaj.ua/ru/news/culture/51545/15-nevidomih-faktiv-pro-genialnogo-zasnovnika-pink-floyd.html